Педагог дима зицер о том, как перестать кричать на детей

Григорий Зельцер сейчас

Зельцер продолжает сниматься в кино и заниматься развитием собственной «ЛабораТОРИИ».

В 2021-м, помимо «Ищейки», в прокат вышла научно-фантастическая «Презумпция виновности» и были запланированы премьеры 8-го сезона «Склифосовского», «Неженского дела» и «Города тайн». Последний проект, в котором снялись Илья Любимов, Ксения Лукьянчикова и Алексей Фатеев, является адаптацией культового южнокорейского сериала Stranger.

На сцене «Электротеатра Станиславский» идет спектакль-лекция «Помолвка», поставленная режиссером по мотивам «Цахут Бдихута де-Киддушин» Йехуды Соммо — первой в истории пьесы на иврите.

Зачем приходит в школу ученик?

Нужно изменить систему подготовки педагогов. Она должна быть устроена приблизительно, как система подготовки в творческих вузах.

Тут есть некоторая путаница. Поскольку педагогика – это массовая профессия, действительно, есть некоторая сложность посчитать её искусством. Хорошо, пусть это будет массовое искусство, это какая-то особая штука.

Педагога на самом деле нужно растить, как растят артиста или режиссера. Потому что это личность, которая должна, с одной стороны, овладеть инструментарием, а, с другой, постоянно сомневаться и рефлектировать, проверять, читать.

Решение номер два — это, наконец, уже просто сесть и проанализировать, что мы сегодня делаем, зачем… Да, это опять тот же самый вопрос: зачем сегодня ходить в школу?

Ну, конечно, у меня есть свой ответ. Школа – это место ужасно интересное, клёвое, творческое, которое предоставляет мне возможность исследовать себя и окружающий мир при помощи определенных инструментов — умения читать и писать, взаимодействия с литературой, иностранного языка, математики как части философии, как почитали её древние греки, физики со всем её инструментарием. Я исследую себя и окружающий мир, потому что это ужасно любопытно.

Себя и окружающий мир — именно в таком порядке, потому что в другом разве это выполнимо? Потому что если я просто скажу ученику: «Садись и сейчас будешь учить принцип синхрофазотрона». Он спросит: «Зачем он мне? Кому это надо?»

То есть, если мы будем учить теорию относительности, нужно с каждым учеником разобраться, через какую дверцу ему интересно туда войти. И выяснится: кому-то это интересно через взаимоотношения Эйнштейна с другими людьми. Кому-то — через мир формул, потому что он мыслит конкретными алгоритмами. Ещё кому-то — через космос, и так далее. То есть тема одна, а подход личностный. И тогда мы выучим всё то, что, так сказать, волнует и тревожит всех, кто пишет реформы.

Вообще нужно помнить, что с греческого «школа» переводится как «место для беседы». В другом переводе – «место для досуга». То есть это — место, в котором мы, беседуя, идем вперед. Тут можно вспоминать платоновские «Диалоги».

К слову сказать, для меня абсолютно понятно, что беседа – это один из инструментов учения. Например, у нас во многих классах два педагога, которые спорят друг с другом и идут вперед, вовлекают народ в этот спор.

Также, для курьеза могу Вам рассказать, что большинство педагогов не знают, что такое «педагог». А «педагог» – это детовод. Когда-то это был раб, который в Древней Греции водил детей в школу.

А сейчас мы говорим о детоведении — что мы ведем детей. Не учим, не долбим, не приносим им знания с небес – мы ведем, идем рука об руку. А я добавлю еще: ведём, взаимодействуя, когда они ведут нас. Вот такая у нас профессия.

Поле напряжения

Говоря об отношениях детей и родителей, Дима Зицер неголословен. С супругой Наташей, которая тоже является педагогом и автором книг, у них три дочери. Он признает, что, как любой родитель, совершает ошибки. 

Расскажите про ваш опыт родительства. Как вы пришли к пониманию, что детей нужно любить, а не воспитывать?

— Мне очень повезло с женой, детьми и друзьями. Не было чего-то, что очень сильно на меня повлияло. У меня всегда была идея, что не надо никого постоянно насиловать и заставлять. Я не должен быть на войне 24 часа в сутки. А со временем выяснилось, что это правда: если я напрягаюсь, то создаю вокруг себя поле напряжения. 

Простая история. Пришел домой, сижу. Приходит ребенок: «Папа, поиграй со мной». Что очень часто мы говорим в этот момент? «Поиграй сам». Если я остановлюсь, то смогу задать себе вопрос: почему я не хочу с ним поиграть? Это неприятный мне человек? Как же странно устроена моя жизнь, что, с одной стороны, я говорю, что люблю тебя, а с другой — «отвали», и все время придумываю мифические дела. Может, мне нужно что-то поменять? Давай снова перенесем на мужчину и женщину. Если эта женщина постоянно крутится вокруг меня и раздражает, почему я с ней? А если я с ней, может, это я создаю поле напряжения? И очень часто выясняется, что так и есть. 

Ваши дети какого возраста?

— Старшенькой 30, средненькой 25, младшенькой 12.

Они успели вкусить радость такого отношения?

— Жестким я не был никогда. Но, конечно, было бы неправдой, если бы я сказал, что странные родительские «приходы» у меня не бывали. С младшей, конечно, мне проще. Но так уж человеческая природа устроена: мы можем обидеться друг на друга, потом помириться. Глупости были точно. Но если я понимаю, что это мой близкий человек, это очень простой перевертыш: я хочу, чтобы ему было лучше или хуже? 

Любить нельзя воспитывать — это игра слов, конечно, но откуда она возникла? Мне кажется, что в большинстве случаев воспитание связано с давлением. Но ведь это мои любимые люди. В одной отдельно взятой семье отношения точно можно поменять. Да и в обществе в целом. 

Благодарим за помощь в организации интервью лекторий «Прямая речь»

Фото: Игорь Черепанов, DK.RU

Как устроен класс

Например, при слове «класс» люди обычно представляют картинку: фронтальная посадка, впереди стоит учитель, на задней парте кто-то плюнул жвачкой в затылок сидящему на передней парте, кто-то сбоку заверещал, кто-то кому-то подложил кнопку. Эта лямка тянется десятилетия, но мне кажется, что класс устроен не совсем так просто, и усаживать детей – нечестно.

Это несправедливо, сегодняшний мир устроен не так. И если я построю пространство и процесс таким образом, что каждый человек сможет найти себя… Например, если мы проходим какое-то литературное произведение, я думаю, что Вы не станете со мной спорить, что каждый из нас может с точки зрения взаимодействия с произведением идти своим путем.

Кому-то удобно порисовать что-нибудь, кому-то важно поговорить, кому-то важно несколько раз прочесть, прочесть вслух или прочесть критику, кому-то — театрально сыграть то, что там происходит, и телом почувствовать, что же происходит, и так далее. Строго говоря, это есть инклюзивное образование

Так вот, я предложил учителю построить такое пространство, когда каждый ученик может идти своим путем, в зависимости, естественно, от своих личностных качеств и познавать материал тем путем, тем способом, в том темпе, которые ему комфортнее, удобнее и так далее

И теперь очень важно научить по-новому работать педагогов

Так учить, как я рассказываю, конечно, сложнее, чем просто посадить всех за парты: «Ну-ка закрыли рты! Там, на задней парте, рот закрой, я тебе сказал!» Да, конечно, так проще. Но в этот момент я начинаю урок с того, что личностно выключаю ученика, его нет. А после этого я удивительным образом говорю: «Боже мой, как же так? Что ж вы не участвуете? Вам что, неинтересно?»

Или и того хуже, когда к первому классу человечество, взрослый мир делает всё для того, чтобы выключить у человека любопытство, рассказывая ему, что «вырастешь – узнаешь», «это не твое дело», «отойди в сторону», «сейчас будем заниматься другим», «любопытной Варваре нос оторвали».

А потом эти люди приходят ко мне, в том числе, и говорят: «Слушай, мой ребенок совершенно ничем не интересуется, кроме айпада, какой ужас!» Ну, так, дорогие мои, вы сделали всё для того, чтобы выключить у него любопытство – главное качество для успешного учебного процесса.

Фото с сайта il4u.org.il

У нас есть довольно большой неоплаченный счет перед детьми

— Сейчас вы сами папа. Вы ругаете своих дочерей? Несетесь на лошади в бой?

— Надеюсь, что сейчас все-таки нет. Бывало ли такое со старшими, что меня на чем-то замыкало? Абсолютно точно. Во многом благодаря моим детям я учился, как с этим быть.

— Расскажите какой-нибудь случай? Когда один раз перемкнуло, а потом больше не повторялось благодаря работе над собой.

— Это не про меня будет история, про мою жену. Но я в тот момент осознал, в каком идиотизме мы живем. Когда старшенькая, которой недавно исполнилось тридцать, училась во втором классе, мы пришли к ней в школу. Учительница сказала, что что-то она там делала не так, то ли бегала, то ли не бегала, то ли по всем контрольным получила двойки. Я не помню уже, что именно, но помню, что это произвело на нас неизгладимое впечатление.

Был ноябрь, и мы собирались после школы ехать покупать Анечке теплую куртку. И мы едем, Наташа моя сидит рядом и говорит: «Даже не знаю, ехать или нет, покупать ей теперь эту куртку или нет». И я без остановки говорю: «Слушай, наверное, не ехать, пусть замерзнет и умрет!» И мы захохотали все вместе. Это было смешно, но это был очень важный момент такого осознания. Я думаю, что с тех пор Бог уберег, что-то стало меняться.

До этого момента, кстати, была еще одна история. Аня однажды очень, очень, очень просила какой-то красивый значок. Мы его искали и купили, и она пошла в школу и потеряла его вместе с джинсовой курткой, которая еще и стоила каких-то денег, а у нас их тогда вообще не было. И я помню, как я ее отругал. Сегодня я ни за что бы так не поступил. В этом смысле младшей повезло намного больше, потому что это вообще ушло из наших отношений. Я говорю не только о себе, я говорю обо всей нашей семье.

— В какой момент вы начали сожалеть, что отругали ее за значок?

— Еще в процессе. Мы как раз и говорим о том, что язык сам несет, что не знамо. Если мы хоть какую-то внутреннюю гибкость имеем, начинаем понимать по ходу, что несем чушь. А главное, что это не стоит другого. Никогда. Это не стоило удовольствия, которое я мог получить от шортиков, испорченного настроения, моего и папиного, я абсолютно в этом уверен. Наверняка тогда был испорчен вечер, мы дулись друг на друга.

— Вы у дочки попросили прощения за историю со значком?

— Тогда нет, я был еще не обучен. Мне было 23 или 24 года, модель была очень сильна. Но потом, конечно, я и просил прощения, и прошу прощения, и в общем, и в частности

Потому что это важно. Мы с ней совершенно сумасшедшие друзья, друг без друга не живем, про все разговариваем, мы много про это потом говорили, и про мое безалаберное поведение тоже

— Можно ли быть родителем и не испытывать чувства вины перед детьми? Можно ли так выстроить отношения? Я не знаю про пап, зато про мам мне известно на собственном примере: рождается ребенок, вместе с ним практически сразу выдается чувство вины, что что-то ты делаешь, как мама, не так.

— Хороший какой вопрос. Как сказал Борис Борисыч Гребенщиков, «у черных есть чувство ритма, у белых — чувство вины». Хочется сказать: «Можно», но я сейчас кручу в голове бесконечное число примеров, и получается, что нет. Это как первородный грех, который в нас сидит. С другой стороны, ведь чувство вины — такая охранная грамота, если мы умеем с этим что-то делать и как-то жить. Тогда мы можем подумать за секунду до.

Фото: Unsplash

Противоположная позиция — это «взрослый всегда прав». У меня на «Маяке» есть программа, четыре часа в неделю. И довольно многие родители звонят, в том числе те, которые совсем про это не думали, и говорят, что, если оглянуться назад, это чувство вины появляется. А дальше уже мы говорим о том, что с этим делать. Если продолжить размышлять над вопросом, получается, что есть люди, у которых изначально комплекса вины нет. И сейчас рассуждая про это, мы с вами делаем хорошее дело или плохое? Я верю, что хорошее. Потому что начинается рефлексия, пересмотр ценностей, сомнение, что-то становится возможным поменять.

Что мы говорим? «Я его отругал, неповадно будет, я как мама сейчас, конечно, немного страдаю, у меня когнитивный диссонанс, ведь я его люблю». Но дальше этого дело не идет, потому что я принимаю лекарство, которое называется «так надо». Если произнести: «Я сейчас, пусть на час или на вечер, разрушу своей руганью его жизнь», возникнет сомнение. Потому что после этого следует вопрос: «А надо ли так?» Когда задан очевидный вопрос: «Так надо, чтобы я сейчас своему любимому человеку делал плохо?», начинается совсем другая дорога, человеческая, серьезная, настоящая.

Начинается работа с собой. Следующий шажок: «Разве такое может быть?» А если так быть не может, что же имеется в виду? и откуда во мне это выросло? Почему мальчику десяти лет я говорю: «Не тянись к поручню»? Почему я так реагирую, когда девочка трех лет уронила мороженое?

Родителей поймать очень легко

– Раннее развитие – миф, мода или необходимость?

– Просто способ зарабатывания денег, вот и все. Фантазия, что мы должны становиться такими, как кому-то представляется, она же странная сама по себе. И про раннее развитие: оно идет рука об руку с представлением или обманом, может быть, что человек сам, будучи в открытой, нормальной, интересной среде, не наберет самостоятельно то, что должен. Наберет совершенно точно, куда он денется.

– В студии раннего развития ты не веришь?

– Я верю, что есть замечательные учителя и преподаватели. Смотря, опять-таки, что имеется в виду. Есть такой проект «Вместе с мамой», я случайно туда попал в субботу утром. Приходят мамы, папы с детьми, там играет музыка, они под эту музыку тусуются. Очень прикольно. Что же я, против, что ли? Как мы с тобой ходим в клуб, музей, хорошей компанией уезжаем за город, здесь то же самое. Не знаю, насколько это студия раннего развития, это сама жизнь так устроена. Хорошо ли рисовать с детьми? Замечательно. Хорошо ли вышивать вместе? Чудесно. Вместе готовить еду? Просто счастье. Валяться на диване? Тоже очень весело.

– Когда меня спрашивают, куда ты водишь своего ребенка, и я отвечаю, что никуда не вожу, всегда встречаю недоумение: а почему не водишь? И вроде как я должна объяснить, почему же не вожу никуда.

– В том, что ты сейчас сказала, очень значимы глаголы: не «куда твой ребенок ходит», а «куда ты его водишь?» Это и прокладывает жесткую колею, которая упирается в никуда. У дяденек и тетенек просто есть фантазия, куда твой ребенок должен ходить, чтобы развиться. И если их спросить: «А что с ним станет, если он не будет туда ходить?», ответ будет: «Как вы можете об этом говорить? Как вы вообще можете так ставить вопрос?» А ничего не будет. Ребенок же в это время не в безвоздушном пространстве находится: он тусуется с мамой, смотрит вокруг, набирается впечатлений. Которые уж точно не хуже впечатлений в студии раннего развития.

– Такие студии появились массово несколько лет назад. И если ты говоришь, что это маркетинг, то он нашел отклик в сердцах очень большой. Почему?

– Родителей поймать очень легко. Есть родительская тревожность у любого родителя, это вещь объективная. Мы волнуемся, что чего-то не додадим, что что-то сделаем не так. Произвести на этот счет манипуляцию с любым из нас довольно просто. Делают это все, кому не лень, помимо частных предпринимателей, государство тоже любит с этой темой поработать.

– Как?

– Нормы, при которых, приходя в первый класс, нужно уметь читать. Это же удивительная история, что это вообще такое. А школа зачем тогда нужна? Пика это достигает в ненавистной мною системе профориентации: когда человек в 14-15 лет должен знать, кем он будет. Мне кажется, человек в этом возрасте не должен знать, кем он будет, и наоборот, правильно, если он не знает и проверяет все, что его интересует и цепляет.

Наши родители, наши бабушки ведь очень гордились тем, что в их трудовой книжке всего одна запись. Подумай только: одна запись в жизни. Человек вообще ничего не попробовал, ты понимаешь? Человечность ведь наша как раз и проявляется в том, чтобы пробовать новое, менять все время разные вещи.

Дима Зицер. Фото: detki.cz

Выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку

– Ребенок может бесполезно тратить свое время? Есть такое понятие – бесполезная трата времени?

– Да ладно тебе, ответ очевидный.

– А планшеты, компьютерные игры? Если говорить о детях помладше, то ситуация, когда ребенок сидит дома и собирает условную пирамидку, а мама его выдергивает, чтобы отвести на развивающее занятие.

– Это разные вещи, планшет и пирамидка. Если человек сидит дома и играет с утра до ночи на планшете, надо бы понять, что они такого с тобой сделали, что тебе настолько не хочется быть с ними. Хорошо это или плохо, я сейчас говорить не буду, это отдельная тема. Но это точно мы его выпихнули в виртуальный мир. Но в этом виртуальном мире он тоже хоть что-то получает, тоже развивается.

Фанат ли я подобного развития? Нет, я не фанат, но я понимаю, что нет ни одного исследования, которое подтверждает, что планшеты пагубно влияют на ребенка. Если в этот момент родитель, который сам же и подсадил его на этот планшет, теперь силой пытается его оттуда оттащить, чтобы он пошел «поразвивался», возникает вопрос: «Зачем?» Если он уже что-то делает, зачем его переключать? Если вы хотите побыть с ним, продемонстрировать ему, как интересно вы живете, ура. Более того, если вы действительно начнете интересно жить, он непременно к вам подключится. Хотя имеет право этого и не делать.

А все, что касается пирамидки, это же иллюзия, навязанная извне, галлюцинация: нам все время кажется, что вот сейчас, через 10 минут, начнется самое интересное, сейчас, сейчас, я доеду до студии, и начнется.

Развивалка ведь так и устроена: подготовка к чему-то грядущему. Когда наступает грядущее, оно оказывается подготовкой к чему-то следующему. Раннее развитие, как подготовка к детскому саду, детский сад – подготовка к школе, школа – подготовка к университету, университет – подготовка ко взрослой жизни, а жизнь – подготовка к смерти.

Очень круто, если он собирает пирамидку. Это дает ему право на себя, он это не осознает, а выучивает автоматически: я могу идти за собственным интересом, я могу быть в моменте, я могу к своему действию относиться с уважением. Целый комплекс.

Фото: shutterstock

– Последний вопрос. Родители прочитали наш текст, поняли, что водить насильно больше не хотят, бездумно развивать тоже. Но они ведь долго могли жить в этой парадигме, из нее так просто не вынырнешь. Можешь подсказать контрольные вопросы, которые мамы и папы могут задавать себе, чтобы их снова не начало заносить?

– Главный вопрос всегда: «Зачем». Вот мы сейчас бежим в развивалку, уже опаздываем, и вдруг ребенок, с которым мы бежим, давай пусть ему будет 4 года, видит порхающую бабочку. Он, конечно, останавливается. На автомате большинство из нас эту инерцию продолжит: «Ты что, побежали скорее!» Если я в этот момент задам себе вопрос: «Зачем?», все сразу встает на свои места. Если мы бежим и опаздываем на развитие, то вот же оно происходит сейчас.

Следующий вопрос: «Чему я его сейчас учу?» Родитель же любит про это поговорить: как научить тому, как научить этому? Чему я его учу, когда прошу его прервать то, чем он занят, и побежать и предаться тому, что кажется важным мне. Чему я его учу? Предавать себя, подчиняться чужой воле, тот, кто сильный, тот и прав. Вот чему я его учу.

На этот вопрос надо ответить честно. В тот момент, когда я тащу его за руку на встречу, я не учу его не опаздывать. Это очень важный момент. Нельзя таким образом научиться не опаздывать, у него совсем другая картинка сейчас в голове, он все видит не так, как видите вы. Я не учу его опаздывать, я учу его тупо подчиняться, я учу его бездумно выполнять действия. Я учу, что есть какие-то неведомые важные дела, которые гораздо важнее того, что хочет сейчас он, и которые он почему-то должен выполнять. Я делаю из него маленького исполнителя воли сильного. То есть делаю, в общем-то, ровно противоположное тому, что хочет каждый родитель.

И последний вопрос: «Что я сейчас делаю?» Что я делаю в тот момент, когда лежу на диване и отсылаю его почитать. Пытаюсь отвязаться от него? Ответьте себе правду. А дальше либо честно отвязывайтесь, только другим способом: дайте ему заниматься тем, чего хочет он. Либо ужаснитесь этому: «Вау, неужели это действительно то, чего я хочу?», – и выключайте телевизор, откладывайте бутерброд и идите к своему ребенку.

Родители стали задавать вопрос “Как здесь будет моему ребенку?”

— Вернемся к школе — меняются ли родители и их ожидания от школы, от учебного процесса?

— Какой хороший вопрос! Даже учитывая панегирик, который я произнес современному поколению и нынешнему времени, мы по сути довольно инертны. Родителям в массе очень трудно себе представить, что может быть иначе, что они вообще могут чего-то другого хотеть. Если сравнивать с технической революцией, о которой мы только что говорили, а для меня это именно революция, то там какие-то новые явления сами провоцируют, изменения, и я могу не думать особо и не сомневаться.

А отношение к школе — это сознательный акт: я сам должен взять себя за шиворот или за волосы, как Мюнхгаузен, и вытащить из болота. Привычка — очень сильная штука. Привычка ко всему: к еде, к одежде, к стилю общения. Происходят ли изменения? О, да. Но, к сожалению, не семимильными шагами. Уже хорошо, что родители стали задавать на разные лады вопрос “Как здесь будет моему ребенку?”. Раньше этого вопроса просто не было.

— Эти изменения происходят от поколения к поколению или от года к году?

— От года к году! Все, что сейчас происходит, происходит сумасшедше быстро. Личный пример: двадцать лет назад написал бы я какую-нибудь книжку, ее бы издали в пять тысяч экземпляров, кто-то бы купил, и все. А сегодня есть, скажем, передача на “Маяке”.

Представляете: приехали люди и сделали так, что я из дома разговариваю, а слышно так, будто я в студии в Москве. Это маленькое техническое чудо. И приводит это к тому, что я могу дотянуться до большего количества народа. Конечно, и большее количество народу может меня к черту послать в этот момент, но ведь главное — возможность контакта. И это меняется год от года: семь лет назад такой возможности не было.

— И вот появился вопрос “Как будет моему ребенку?”.

— Я по натуре оптимист, но не хочется быть оптимистом-идиотом. Он не появился, а появляется.

— Начинает звучать.

— Да, начинает звучать. Родители начинают себе позволять это говорить.  И они начинают себе это позволять пусть не на уровне школы, а на уровне этой радиопередачи. Они звонят из глубинки, из поселков. И уровень разговора, его глубина не сравнима с той, что была бы двадцать лет назад.

Бывает всякое.

Другое дело, что если бы так называемая образовательная система хоть немножечко открылась, процесс пошел бы совершенно иначе.

— То есть, школа отстает?

— Не то слово. Здесь ведь возникает человеческая, объяснимая боязнь. И, на мой взгляд, она вступает в серьезный конфликт с профессионализмом. Боязнь чего? Что если мы “дадим слабину, они нам на голову сядут”. Обычная, понятная история. Очень страшно подумать о том, как устроены сегодняшние дети. Очень страшно задать себе вопрос: “А может, не надо, чтобы они вставали, когда учитель входит в класс?”. Что произойдет, если нет? И на языке крутятся такие знакомые с детства ответы: “Тогда они не смогут включиться в урок!”. Они наоборот выключатся из урока в тот момент, когда я скажу: “Все заткнулись и встали по стойке смирно, высшее существо вплывает!”.

Фото: Vladimir Varfolomeev / Flickr

Три дня назад была учительская конференция, меня позвали. Я подумал: надо сделать так, чтобы самому было нескучно. Мы час с ними обсуждали, зачем нужны учителя. “Дайте ответ!” — не дают ответа. Его нет у отличных, я уверен, прекрасных профессионалов. Нет ответа на вопрос, зачем мы нужны. Что это значит? Это не значит, что ответа не существует.

Это значит, что умышленно или случайно, но из профессионального дискурса убран блок, когда я задаю себе вопрос: “Что и зачем я делаю?”. А мне кажется, это суть профессии. Система образования, как любая система, существующая много лет, держит сама себя изо всех сил, чтобы не расползтись по швам. Опасения тех, кто много лет провели в школе и не представляют себя в другой системе, мне понятны. Потому что как только ты “дашь слабину” в одном, поползет все остальное, это правда. Единственное, что в этом и счастье, что все поползет. Тогда и возникнет новая система, в чем еще одно счастье, на самом деле.

В мире пробуют это очень много где. Сейчас, как мы знаем, не очень любят слово “Запад”, ну давайте посмотрим на Восток. Везде пробуют новые системы, потому что становится понятно, что невозможно по-старому. Да мы и сами это знаем: какую газету или интернет портал не открой, везде будет печальная школьная подростковая история.

ЗАКОНЫ, ДО КОТОРЫХ НАМ НЕ ДОДУМАТЬСЯ

На стене парламентского холла вынесено свежее постановление на обсуждение   —  «закон о гаджетах». Холл открытый. В «Апельсине» любой человек, даже не являющийся членом парламента, может прийти и предложить законопроект, а также принять участие в голосовании. «Парламент устроен так: от каждого класса, начиная с первого, закрытым голосованием выбираются два человека,  —  объясняет мне Дима.  —  Закон о гаджетах  —  тренд последней недели. Он довольно долго обсуждался в прошлом году. Это непростой вопрос: да или нет?» «Пользоваться телефонами на уроках или нет?»  —   честно пытаюсь я ухватить мысль. Зицер смотрит на меня с удивлением: «Нет, это само собой. Как не пользоваться? Мы в каком веке живем? У меня каждый урок литературы начинается с того, что я говорю: достали телефоны и нашли информацию про писателя. Нет, играть в компьютерные игры на переменах или нет. В прошлом году парламент принял прецедентный закон, что гаджетами в „Апельсине“ можно пользоваться только в образовательных целях, пусть и в широком смысле слова: искать информацию, смотреть мультики, слушать музыку… Сейчас назначили референдум, и я думаю, что больше половины проголосует „за“».

Фото: Александр Мурашев

В самых ожесточенных спорах внутри парламента выясняется, что школьники придумывают решения, до которых взрослым просто не додуматься. «В „Апельсине“ есть комната, где дети могут спать,  —  говорит Зицер.  —  Учителя не знали, что делать: на этаже очень шумно, а маленькие дети пытаются отдохнуть. Парламент загрузился по-взрослому. Ведь есть базисное право орать, если я не мешаю другим. А что делать, если я все-таки мешаю? Убрать третий этаж? И тогда дети сказали: давайте повесим шторки. Когда они открыты  —   мы понимаем, что никто не спит и все могут шуметь. Когда шторки закрыты   —  значит, в комнате спят дети. Учителя сомневались ,  и я, в общем, тоже не до конца верил в эту затею. Вот ты бежишь с конца коридора, неужели ты будешь смотреть на шторки? Парламент проголосовал. Шторки появились тут два месяца назад, и это решение работает на сто процентов. Довольно часто можно увидеть, как кто-то на бегу замолкает, словно на микшерном пульте убрали звук. Какое бы правило приняли взрослые? Правильно, „с двух до четырех  —  тишина на третьем этаже“».

Обсуждение на заседании парламента/ фото: Александр Мурашев

Через пару часов я увижу всё своими глазами: зазвучит «Хару мамбуру» от «Ногу свело!», и дети соберутся в холле для принятия решений. Дима старается присутствовать на всех заседаниях, которые со стороны похожи на ночной кошмар директора обычной школы: как бы ни складывалось обсуждение, последнее слово всегда остается за детьми. Зицер дает «пять» ученикам и озвучивает важную задачу: нужно выбрать министра по правам человека. Министров в «Апельсине» несколько, и каждого из них выбирают голосованием. «Пока у нас нет человека на этой должности, у нас очень многие   —  причем в основном взрослые   —  хоть и не со зла, но нарушают права человека,  —   объясняет Зицер.  —  За последние дни было три ситуации, когда я открывал было рот, но затем вспоминал, что это дело парламента, а не мое». Дима просит детей привести пример нарушения прав, и среди наперебой предложенных вариантов лидирует «когда кто-то кого-то стукнет по лицу». «Это неприятный, но легкий пример,  —  соглашается Зицер.  —  Но если парламент не защищает права людей, то очень легко ввести всякие правила, которые куда опаснее. Например, что в столовой все должны молчать. Что нельзя бегать по коридорам. Нельзя выходить из класса во время урока». С каждым примером из реальной школьной жизни возмущение детей нарастает. На фразах «нельзя бегать по коридорам» и «нельзя выходить с урока» я вижу в глазах двенадцатилетней девочки слева от меня откровенный ужас и непонимание, как такое вообще возможно. «Вам трудно в это поверить,  —  заключает Дима.  —  Но мы все живые люди, и нам кажется, что жизнь станет намного легче, если мы введем больше правил». Заседание заканчивается голосованием. Два кандидата произносят речь   —  так, чтобы все собравшиеся убедились: они понимают, что стоит за этой серьезной должностью. Новым министром выбирают девочку Эмму, а я не могу не отметить про себя: мир был бы немного лучше, если бы взрослые министры по правам человека рассуждали так же, как эти дети.

Библиотека: пока другие читают, один из школьников готовится к уроку по истории битбокса/ фото: Александр Мурашев

Чему учить нынешних детей, если угадать будущее невозможно

Когда-то, лет тридцать назад, когда учился я, приходила компания людей, которая говорила: «Учить надо вот это». И отсюда составлялась программа. Теперь, если мы с вами проанализируем, насколько они были правы, то увидим их чудовищные ошибки. Они, которые тридцать лет назад нас учили, составили такую программу, которая не имеет практически никакого отношения к современной жизни.

Их, конечно, извиняет то, что они не знали, каким будет мир через тридцать лет. Однако, в этот момент мы-то с вами должны взять ответственность и сказать, что и мы не знаем, каким будет мир через тридцать лет. Что же нам делать? Значит, нам нужно заниматься и развивать вместе с нашими учениками какие-то вещи, которые будут для них инструментами и сегодня, и в далёком будущем.

Одну из этих вещей я назвал – это выбор, умение ориентироваться в пространстве, которое существует. Что же номер два? Мне кажется, что это навык взаимодействия

Мне кажется, сегодня очень-очень важно заниматься тем, как я, ребенок, ученик, человек, вне зависимости от размера и пола, взаимодействую с внешним миром. Как я взаимодействую с самим собой, с сознанием, с инструментарием и так далее

Другие дети

Главное качество – это любопытство. Это засунуть нос во все дырки: почему мир устроен так? Почему, если я подбрасываю предмет, – он летит вниз, а не вверх? Идти вперед можно только из-за любопытства, и современный мир устроен таким образом. Так что, остаётся учить педагога использовать весь этот инструментарий, вместе с ними пробовать наблюдать за современными людьми.

Дело ещё в том, что современный ребенок устроен не так, как ребенок десять лет назад. Современный ребенок абсолютно многозадачен. Современный ребенок не в состоянии сделать уроки, если в этот момент у него нет музыки в ушах, мультфильма на телевизоре, если он ногой не взбивает сливки и не напевает песенку.

Разве это не норма, если у нас таким образом живет 80% детей? Мы можем говорить, что это приступ СДВГ, который накрыл мир, но это не так. Это не так. Что мы с Вами делаем, что делает взрослый мир на автомате? «Ну-ка сядь!», «Немедленно вытащи наушники из ушей!»

Но на самом деле с детьми происходит что-то, чего мы с вами не понимаем. Я не знаю, что это такое, но это ужасно интересно. Мы с вами должны это исследовать, должны про это понимать, раз мы педагоги. Мы не можем в этот момент действовать просто окриком и говорить человеку: Мы такими не были.

Да, мы не жили в постоянном ритме, мы не жили в постоянной музыке. Выйдите на улицу – и 90% людей будут с наушниками в ушах. Это не российское явление, а мировое. Ну, разве это может не значить чего-то? Это же что-то значит. А школа берет это в расчет? Нет. И надо понимать, что инопланетяне в данном случае – это мы.

70% детей сегодня таковы. Если не сто. Да, у них очень быстрый ум, у них очень быстрая реакция, они умеют выбирать, если мы еще не сломали хребет их выбору, они действительно многозадачны. И что говорим мы с вами? Мы говорим, что мы с вами так не умеем. Ну, так нам с вами надо научиться, иначе чему мы хотим научить их? А способ, который выбирает сегодня школа, – это подогнать это самое интереснейшее новое поколение под старые рамки.

И не будем преувеличивать, это поколение, которое пришло в один день. Мы же всё время меняемся: наши родители были одним типом людей, мы – немножко другой и так далее. А вместо этого мы говорим: «Ну-ка сели, выпрямили спинки, сложили ручки на парте и по поднятой руке разговаривайте». Ну, где это видано? Ну, что это за чепуха? Понимаете, мне, в определенном смысле, даже стыдно про это говорить, хотя я про это вынужден говорить всё время.

Например, признаком чего является шум в классе? Вообще-то, признаком интереса. А что говорит нам современная школа? Признаком неинтереса!

Вот Вы, когда, например, с подружкой встречаетесь, и Вам ужасно с ней интересно, что ж Вы, на кухне сядете с кружкой чая и будете молчать? Будете слушать её доклад, не перебивая, не задавая вопросы и не рассказывая случаи из собственной жизни? Не может такого быть!

Если Вы участвуете личностно, то будете разговаривать шумно, громко, с большим количеством жестов, применяя мимику, влезая посреди её фразы. Вот как устроен урок. Вот как устроены личностные знания.